Если вы обладаете любой информацией о совершенных или готовящихся терактах, просьба обращаться в ФСБ России по телефонам:
+7 (495) 224-22-22 8 (800) 224-22-22
Для получения информации о порядке выезда из Российской Федерации и въезда в Российскую Федерацию российских и иностранных граждан (лиц без гражданства), выдачи пропусков для въезда (прохода) лиц и транспортных средств в пограничную зону, выдачи разрешения на неоднократное пересечение иностранными судами государственной границы Российской Федерации на море обращаться в ВЕБ-ПРИЕМНУЮ ФСБ России
Для получения справочной информации обращаться в ПОГРАНИЧНЫЕ ОРГАНЫ
Для получения справочной информации обращаться в ПОГРАНИЧНЫЕ ОРГАНЫ
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЭСЕРА
14.11.2000
"Труд" (Москва).
Борис Савинков - известный эсер-террорист, мятежник, писатель в эмиграции. До сих пор идут споры: покончил ли он жизнь самоубийством в 1925-м в большевистской тюрьме или это была насильственная смерть, чекисты просто избавились от опасного политзаключенного. И вот теперь историки, похоже, могут ответить на этот вопрос. В издательстве "Российская политическая энциклопедия" скоро выйдет сборник "Борис Савинков на Лубянке" - его подготовили сотрудники Центрального архива ФСБ.
Один из документов - ОТЧЕТ СОТРУДНИКА КОНТРРАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОГО ОТДЕЛА ГПУ ВАЛЕНТИНА СПЕРАНСКОГО, который был приставлен к террористу для надзора, убедительно свидетельствует о том, что Савинков действительно покончил с собой. Этот отчет мы сегодня публикуем. Но сначала несколько слов о самом Борисе Савинкове.
3а свою бурную, пеструю жизнь (1879-1925 гг.) Савинков успел побывать социал-демократом и эсером, террористом, и критиком террора, писателем модернистского толка и фронтовым корреспондентом, товарищем военного министра Временного правительства и политическим оппонентом его главы Керенского. Начиная с 18 года был одним из непримиримых врагов большевизма, создавал заговорщические организации, активно участвовал в боях против красных. С 19-го - в эмиграции, где снова занимался подготовкой террористических актов против советских руководителей.
Чтобы выманить его из-за границы ВЧК-ГПУ в 23-24-м годах провело операцию "Трест" и "заманило" Савинкова на Лубянку. Историки до сих пор не знают, что двигало террористом. Действительно ли поверил он в существование в России мифической подпольной организации (специально созданной чекистами "под него"), или заключил с представителями политического руководства страны некий "контракт", по которому в обмен на признание советской власти получал право легально жить и работать на родине?..
Но реалии оказались иными. Савинкова предали суду военного трибунала и приговорили к расстрелу, который потом заменили 10 годами тюремного заключения. Сам же он считал, что признанием Советов и своими покаянными письмами соратникам за рубеж заслуживал прощения. Савинков не мог перенести того, что оказался практически никому не нужным. Его трагический конец был предрешен...
ИЗ ОТЧЕТА СПЕРАНСКОГО
6 мая, когда я был в камере у Бориса Савинкова, он говорил мне, что послал заявление на имя начальника КРО Артузова с просьбой дать категорический ответ, будут ли его годы держать в тюрьме или же освободят и дадут возможность работать. Савинков на этот раз, как и вообще последние недели, произвел на меня впечатление крайне нервничавшего, пессимистически настроенного человека и неоднократно повторял, что для него лучше немедленная смерть, чем медленная в тюрьме. В тот же день он сказал мне, что пишет заявление Ф.Э. Дзержинскому, где ставит определенно вопрос о своем освобождении из тюрьмы. При этом он обратился ко мне с просьбой передать это заявление т. Пузицкому (помощнику начальника контрразведывательного отдела ГПУ - Ред.) и прибавил: "Я отношусь к Артузову с уважением, к Пузицкому с уважением и симпатией, а к Вам, Валентин Иванович, по-товарищески...".
7 мая утром я заходил к Савинкову в камеру и взял от него заявление на имя Ф.Э. Дзержинского, которое я передал т. Пузицкому. Савинков очень просил меня вывезти его за город в тот же день. Просьбу его о вывозе за город я передал т.Пузицкому.
В 20 часов 7 мая по служебной записке т. Пузицкого я получил из внутренней тюрьмы Савинкова для поездки с ним за город и доставил его в комнату N 192, где уже находились т. Пузицкий и уполномоченный КРО т. Сыроежкин.
В 20 часов 20 минут Савинков на автомобиле в сопровождении т. Пузицкого, т. Сыроежкина и меня выехал за город в Царицыно.
Савинков, сидевший на автомобиле между т. Пузицким и мною, чрезмерно почему-то в этот день нервничал, непрестанно закуривал и бросал папиросы, на что т. Пузицкий обратил внимание и спросил его, почему он так нервничает? Доехав до Царицына и пробыв там некоторое время, в 22 ч. 30м. мы поехали обратно в Москву. Между прочим, когда мы шли по шоссе в Царицыно, Савинков взял меня под руку и так шел со мной. Это меня, помню, удивило, так как раньше он меня никогда под руку не брал, и я это объяснил его нервозностью в тот вечер и "товарищеским" отношением ко мне.
В Москву мы приехали в 23 часа и вместе с Савинковым вошли в комнату N 192, в ожидании прибытия конвоя из внутренней тюрьмы.
У меня очень разболелась голова, и я прилег на диван.
В комнате были Савинков, т. Сыроежкин и т. Пузицкий, последний из комнаты на некоторое время выходил. Савинков сидел около меня и говорил что-то о своей первой вологодской ссылке, то ходил по комнате, подходил к открытому окну и глубоко вдыхал воздух, говоря, что в камере так душно и так приятно вдохнуть в себя не камерный воздух. Я взглянул на свои часы - было 23 часа 20 минут, и в этот самый момент около окна послышался какой-то шум, что-то очень быстро мелькнуло в окне, я вскочил с дивана, и в это время из двора послышался как бы выстрел. Передо мной мелькнуло побледневшее лицо т. Пузицкого и несколько растерянное лицо т. Сыроежкина, стоявшего у самого окна. Т. Пузицкий крикнул: "Он выбросился из окна... надо скорее тревогу..." и с этими словами выбежал из комнаты. Т. Сыроежкин тоже выбежал, и я остался в комнате один.
Прыжок Савинкова в окно был так неожидан и быстр, что в первые минуты невозможно было осознать происшедшего.
При встречах моих с Савинковым в апреле и мае он почти каждый раз говорил мне, что тюремное заключение для него "совершенно неприемлемо и психологически, и физически", и что он лучше разобьет голову о стену, а сидеть не будет. Приняв эти слова за шутку, я, помню, как-то раз ему сказал: "У Вас, Борис Викторович, камера настолько маленькая, что нельзя разбежаться, а без разбега и головы не разбить", на что он сказал: "Вы все шутите, Валентин Иванович, а в мои годы мне не до шуток".
Со второй половины апреля Савинков как-то совершенно "пал духом", говорил, что он изверился в возможности своего освобождения, очень часто просил о вывозе его за город "посмотреть на весенние деревья" и раза три просил меня передать т. Пузицкому его просьбу о переводе в камеру без решеток. Как я теперь думаю, мысль о самоубийстве зародилась у Савинкова давно, но он все надеялся, что его освободят. В конце апреля - начале мая он пришел к заключению, что его не освободят, и искал наиболее верного способа покончить с собой.
Сперанский.
Показания снял Фельдман 10 мая 25 г. г. Москва
Один из документов - ОТЧЕТ СОТРУДНИКА КОНТРРАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОГО ОТДЕЛА ГПУ ВАЛЕНТИНА СПЕРАНСКОГО, который был приставлен к террористу для надзора, убедительно свидетельствует о том, что Савинков действительно покончил с собой. Этот отчет мы сегодня публикуем. Но сначала несколько слов о самом Борисе Савинкове.
3а свою бурную, пеструю жизнь (1879-1925 гг.) Савинков успел побывать социал-демократом и эсером, террористом, и критиком террора, писателем модернистского толка и фронтовым корреспондентом, товарищем военного министра Временного правительства и политическим оппонентом его главы Керенского. Начиная с 18 года был одним из непримиримых врагов большевизма, создавал заговорщические организации, активно участвовал в боях против красных. С 19-го - в эмиграции, где снова занимался подготовкой террористических актов против советских руководителей.
Чтобы выманить его из-за границы ВЧК-ГПУ в 23-24-м годах провело операцию "Трест" и "заманило" Савинкова на Лубянку. Историки до сих пор не знают, что двигало террористом. Действительно ли поверил он в существование в России мифической подпольной организации (специально созданной чекистами "под него"), или заключил с представителями политического руководства страны некий "контракт", по которому в обмен на признание советской власти получал право легально жить и работать на родине?..
Но реалии оказались иными. Савинкова предали суду военного трибунала и приговорили к расстрелу, который потом заменили 10 годами тюремного заключения. Сам же он считал, что признанием Советов и своими покаянными письмами соратникам за рубеж заслуживал прощения. Савинков не мог перенести того, что оказался практически никому не нужным. Его трагический конец был предрешен...
ИЗ ОТЧЕТА СПЕРАНСКОГО
6 мая, когда я был в камере у Бориса Савинкова, он говорил мне, что послал заявление на имя начальника КРО Артузова с просьбой дать категорический ответ, будут ли его годы держать в тюрьме или же освободят и дадут возможность работать. Савинков на этот раз, как и вообще последние недели, произвел на меня впечатление крайне нервничавшего, пессимистически настроенного человека и неоднократно повторял, что для него лучше немедленная смерть, чем медленная в тюрьме. В тот же день он сказал мне, что пишет заявление Ф.Э. Дзержинскому, где ставит определенно вопрос о своем освобождении из тюрьмы. При этом он обратился ко мне с просьбой передать это заявление т. Пузицкому (помощнику начальника контрразведывательного отдела ГПУ - Ред.) и прибавил: "Я отношусь к Артузову с уважением, к Пузицкому с уважением и симпатией, а к Вам, Валентин Иванович, по-товарищески...".
7 мая утром я заходил к Савинкову в камеру и взял от него заявление на имя Ф.Э. Дзержинского, которое я передал т. Пузицкому. Савинков очень просил меня вывезти его за город в тот же день. Просьбу его о вывозе за город я передал т.Пузицкому.
В 20 часов 7 мая по служебной записке т. Пузицкого я получил из внутренней тюрьмы Савинкова для поездки с ним за город и доставил его в комнату N 192, где уже находились т. Пузицкий и уполномоченный КРО т. Сыроежкин.
В 20 часов 20 минут Савинков на автомобиле в сопровождении т. Пузицкого, т. Сыроежкина и меня выехал за город в Царицыно.
Савинков, сидевший на автомобиле между т. Пузицким и мною, чрезмерно почему-то в этот день нервничал, непрестанно закуривал и бросал папиросы, на что т. Пузицкий обратил внимание и спросил его, почему он так нервничает? Доехав до Царицына и пробыв там некоторое время, в 22 ч. 30м. мы поехали обратно в Москву. Между прочим, когда мы шли по шоссе в Царицыно, Савинков взял меня под руку и так шел со мной. Это меня, помню, удивило, так как раньше он меня никогда под руку не брал, и я это объяснил его нервозностью в тот вечер и "товарищеским" отношением ко мне.
В Москву мы приехали в 23 часа и вместе с Савинковым вошли в комнату N 192, в ожидании прибытия конвоя из внутренней тюрьмы.
У меня очень разболелась голова, и я прилег на диван.
В комнате были Савинков, т. Сыроежкин и т. Пузицкий, последний из комнаты на некоторое время выходил. Савинков сидел около меня и говорил что-то о своей первой вологодской ссылке, то ходил по комнате, подходил к открытому окну и глубоко вдыхал воздух, говоря, что в камере так душно и так приятно вдохнуть в себя не камерный воздух. Я взглянул на свои часы - было 23 часа 20 минут, и в этот самый момент около окна послышался какой-то шум, что-то очень быстро мелькнуло в окне, я вскочил с дивана, и в это время из двора послышался как бы выстрел. Передо мной мелькнуло побледневшее лицо т. Пузицкого и несколько растерянное лицо т. Сыроежкина, стоявшего у самого окна. Т. Пузицкий крикнул: "Он выбросился из окна... надо скорее тревогу..." и с этими словами выбежал из комнаты. Т. Сыроежкин тоже выбежал, и я остался в комнате один.
Прыжок Савинкова в окно был так неожидан и быстр, что в первые минуты невозможно было осознать происшедшего.
При встречах моих с Савинковым в апреле и мае он почти каждый раз говорил мне, что тюремное заключение для него "совершенно неприемлемо и психологически, и физически", и что он лучше разобьет голову о стену, а сидеть не будет. Приняв эти слова за шутку, я, помню, как-то раз ему сказал: "У Вас, Борис Викторович, камера настолько маленькая, что нельзя разбежаться, а без разбега и головы не разбить", на что он сказал: "Вы все шутите, Валентин Иванович, а в мои годы мне не до шуток".
Со второй половины апреля Савинков как-то совершенно "пал духом", говорил, что он изверился в возможности своего освобождения, очень часто просил о вывозе его за город "посмотреть на весенние деревья" и раза три просил меня передать т. Пузицкому его просьбу о переводе в камеру без решеток. Как я теперь думаю, мысль о самоубийстве зародилась у Савинкова давно, но он все надеялся, что его освободят. В конце апреля - начале мая он пришел к заключению, что его не освободят, и искал наиболее верного способа покончить с собой.
Сперанский.
Показания снял Фельдман 10 мая 25 г. г. Москва